Говорить или не говорить о "политике" на уроках иностранного языка?

При обучении иностранному языку существуют негласные, но твердые запреты: избегать тем, связанных с сенсациями, сексом и политикой. Первые настолько очевидны, что не нуждаются в комментариях, хотя разговоры «про любовь», «страшное» и «смешное» необходимы подросткам как воздух. «Винни-Пух» с друзьями и «Ромео и Джульетта» держатся на пьедесталах твердо. Но что значит политика? Грамматика Мерфи элементарного уровня уже во втором уроке спешит научить фразе «Политикой я не интересуюсь», и не встретился мне ни один ученик, как среди детей, так и среди взрослых, кто не повторил бы этой фразы с убеждением. Но если вдуматься, что такое политика? Разговор о настоящем своей страны? О ее проблемах и заботах? О прошлом и будущем? Об исторических событиях? Об отношениях с другими странами? О репутации? Об отношении в мире к России и всем нам, соотечественникам? Как же без этого обойтись? Но ведь и задача наша двоякая – мы изучаем англоговорящие страны и тут же получаем задание: теперь на примере, скажем, Новой Зеландии расскажи о своей стране. А на примере Лондона или Ванкувера (как в учебном курсе “Opportunities”) – о своем городе. И вот тут-то и возникает неподдельная заинтересованность. Рассказывать ведь нужно о своем, о себе, а прежде чем рассказать, необходимо задуматься. Вот в Новой Зеландии женщины получили право голоса раньше всех в мире. А у нас когда? В Кувейте, например, только три года назад, а в Саудовской Аравии до сих пор не получили. А почему? Да о чем же еще стоит говорить, как не о самом главном? Невыносимо скучно обсуждать кулинарные рецепты, экстремальные виды спорта, моду или звезд мирового шоу-бизнеса, как навязывают нам британские учебники. Понять авторов можно – книги рассчитаны на самого широкого пользователя, в Азии ли, в Африке. Но и в этих курсах глобальных проблем не удается избежать, и очень хорошо. В невинных грамматических упражнениях то Чернобыль вспомнят, то Берлинскую стену, то Черчилля процитируют. А кто про них знает? Кто-то слышал, кто-то нет, и возникает естественный разговор о серьезнейших вещах. Разумеется, на изучаемом языке.

Русские учебники дают более содержательные тексты, в советское время – по идеологическим соображениям, сейчас – по традиции. Почти в самом начале книги для учащихся 10–11-х классов (авторы Кузовлев, Лапа, Перегудова и др.) даётся прекрасный материал по системе демократического правления в Британии, США и России, который любой британский курс посчитал бы излишне политизированным. “Opportunities”, с другой стороны, в книге уровня pre-intermediate в списке героев дают имена Мартина Лютера Кинга, Матери Терезы, Махатмы Ганди и прочих, как будто они всем хорошо известны, в то время как для наших учащихся личность каждого из них требует особого изучения. С большим удовлетворением обнаруживается в новой русской версии портрет Андрея Дмитриевича Сахарова. Работая с предыдущей редакцией, приходилось давать материал о Сахарове дополнительно. Анна Франк тоже мало кому известна в нашей стране, между тем как в каждой демократической школе тема Холокоста неизбежна. Учителя иностранного языка должны считать своей благородной задачей восполнять недостаток осведомленности.

По моему убеждению, отклик на события страны и мира должен вплетаться в урок иностранного языка естественнейшим образом. Современные технические средства позволяют учителю записать на видео новости на английском языке с каналов Евроньюз, БиБиСи, СиЭнЭн и потратить минуты три для просмотра и еще пять-десять минут для обсуждения, и это даст детям возможность ощутить себя гражданами планеты Земля, что, собственно, и составляет главную идеологическую задачу нашего предмета. Некоторые события по своей значительности потребуют всех 45 минут. И какое богатство злободневной лексики приносят такие уроки!

Тему Великой Отечественной войны, вернее Второй мировой, решительно нельзя обойти хотя бы потому, что споры о ней до сих пор не утихли, а время от времени разгораются с новой силой, и, прежде всего из-за того, что это событие по масштабу не менее грандиозное, чем глобальное потепление. Если мы преподаем английский, то черной неблагодарностью было бы не отметить тот факт, что маленькая Англия целый год (с 1940 по 22 июня 1941) одна противостояла фашисткой махине. Современные дети ничтожно мало знают о совместной борьбе трех союзных держав – Советского Союза, США и Британии – против стран оси: Германии, Италии и Японии. И тот факт, что Советская армия широко использовала американскую помощь и в технике, и в продовольствии почему-то стыдливо замалчивается под любым предлогом. Но к патриотическому воспитанию разговоры о роли Советского Союза имеют не совсем прямое отношение, так как мы, слава богу, живем не в сталинском СССР, а в Российской Федерации, мучительно прорывающейся к демократии. Почему-то патриотизм чаще всего идет в связке со словом “военно-”, что предполагает наличие военной мощи и силы устрашения, должно быть. В новых условиях существования, когда нашей стране не угрожает никто и ничто, кроме бедности и невежества, авторитаризма и фашизации (всего лишь!), не стоит ли и нам, преподавателям иностранных языков, приложить скромные усилия в направлении правового просвещения? Какие бы насущные проблемы мы ни обсуждали, а ключ к их решению всегда один и тот же: создание гражданского общества и соблюдение прав человека.

Острые темы дают повод для дискуссий. Если разговор ведется на изучаемом языке, если учитель тактично не использует свои лингвистические способности как преимущества в споре, а предоставляет детям возможность самим обменяться мнениями и следит за соблюдением вежливости и проявлением уважения к оппоненту, то такие уроки становятся настоящими уроками демократии в чистом, не абстрактом виде, они дорогого стоят, будят мысль и остаются в памяти учащихся на долгие годы.

Говоря о России в старших классах, я уже много лет использую подборку высказываний о России и русских, составленную английским журналом “Экономист”. Учащемуся необходимо выбрать те, с которыми он согласен или не согласен, и обосновать почему. Кроме этого, предлагаю стихотворение Льва Лосева, которое сначала даю в английском подстрочном переводе, сделанном Джерри Смитом в его Антологии русской поэзии. Учащиеся пытаются восстановить по подстрочнику русский оригинал – сначала с трудом, а потом все с большим успехом, – а затем начинаются горячие споры.

Есть такое мнение, что историю своей страны невозможно понять, если не прочитать, что пишут о ней иностранцы. По-моему, с этим трудно не согласиться.

В начале учебного года в десятом классе при разговоре об актуальных проблемах современности учащимся предлагается стихотворение американского поэта Майи Анджелу. Там и проблемы видны, и путь к их решению.

COME, AND BE MY BABY

The highway is full of big cars
going nowhere fast
And folks are smoking anything that’ll burn
Some people wrap their lives around a cocktail glass
And you sit wondering
where you’re going to turn
I got it.
Come. And be my baby.

Some prophets say the world is gonna end tomorrow
But others say we’ve got a week or two
The paper is full of every kind of blooming horror
And you sit wondering
What you’re gonna do.
I got it.
Come. And be my baby

Maya Angelou

RUSSIAN EXCEPTIONALISM IS RUSSIA DIFFERENT?

The Economist, June 15th–21st 1996

The stubborn popularity of the Communists reflects something deep-seated about the Russian character. As Thomas Masaryk, the first president of Czechoslovakia (and a Russian scholar) put it: “The Russians are very revolutionary. They are not very democratic”.

Petr Chaadaev (one of the earliest “Westernizers”, those who thought Russia should modernise by learning from the West): “We do not belong to any of the great families of mankind, neither to the East nor to the West.”

Nikolai Mikhailovsky, who translated John Stuart Mill and Karl Marx into Russian, also thought that “Russia can lay down a new historical path different from that taken by Europe.”

“Slavophiles” have been much more nationalist thinking Russia could learn useful lessons only from its own history. The founder of Slavophilism, Alexei Khomyakov, called Russia “God’s instrument”. Dostoevsky thought that “Our great Russia will speak its new word, a word never heard before by the world”.

In 1992 the head of parliament, Ruslan Khasbulatov, wrote that “While [Peter the Great] imposed elements of European culture in Russia... the spiritual and cultural fabric of the people remained untouched. As a result, we have Russia, which is neither Europe nor Asia but a very special, very peculiar part of the world.”

The peculiarity lies not only in Russian opinion but also in (as Communists like to say) “the objective facts of history”. “There was no Renaissance among us” lamented an early-20th-century philosopher, Nikolai Berdyaev. “We never had feudalism, the more’s the pity” said Alexander Pushkin, Russia’s national poet. And Russia was never part of the Roman Empire.

Every country thinks it is distinctive... An eminent political scientist published a book called American Exceptionalism (Seymour Martin Lipset). And every country’s history backs up its belief.

Dmitri Likhachyov, a respected intellectual: “there is no such thing as the Russian soul; we can create whatever future we want”.

The character of the Russians is incomparably more subtle and more cunning than that of the inhabitants of Europe..

Nikolai Gogol, c. 1847

There is no one on earth more proud and more simple than us.

Anna Akhmatova, 1922

We are Asiatics, a slant-eyed greedy brood.

Alexander Blok, 1918

They have certainly more sensibility than firmness... This is a character which you may often see exemplified in individuals. But I suppose Russia is the only country where it is so general as to become a leading feature in the national character...

William Richardson, 1783

You say the Russian people are the most religious in the world. That is a lie...They have too much healthy common sense...

Vissarion Belinsky, 1847

Here is not like Poland; here we have bigger people.

Russian proverb

There is nothing like a stay in the USSR to help us appreciate liberty of thought we still enjoy in France.

Andre Gide, 1936

If ever your sons be discontented with France...tell them to go to Russia. Whoever has well examined that country will be contented to live anywhere else.

The Marquis de Custine, 1839

Lev Loseff

“I understand – yoke, starvation,
a thousand years and no democracy,
but it’s the rotten Russian spirit
I can’t stand,” said a poet to me.
“These sweet little rains, these birch trees,
these ‘ohs’ directed at graves,”
and the poet with a threatening expression
curled his delicate lips.
And further he said, getting up:
“I don’t like these drunken nights,
the repentant sincerity of the drunks,
the dostoevsky anguish of the informers,
the good old vodka, these dear old mushrooms,
these girlies, these cute little sins,
and as morning comes, instead of a wet towel,
there’s Blok’s watery doggerel;
the cardboard spears of our bards
and their actor’s hoarseness,
and flat-footedness of our empty iambs
and the lameness of our rotten trochees;
the things we hold sacred, they’re an insult,
all calculated for the imbecile,
and the river of life-giving pure Latin
has flowed past us.
It’s quite true – it’s the land of nogoodniks;
there isn’t even a decent WC.»
Out of his mind, almost like Chaadaev,
the poet suddenly concluded.
But with his most supple Russian speech
he was omitting something important,
and looking, it seemed, directly to a land across the river
where an archangel with his trumpet was dying.

Лев Лосев

“Понимаю – ярмо, голодуха,
тыщу лет демократии нет,
но худого российского духа
не терплю,” – говорил мне поэт.
“Эти дождички, эти березы,
эти охи по части могил”, –
и поэт с выраженьем угрозы
свои тонкие губы кривил.
И еще он сказал, распаляясь:
“Не люблю этих пьяных ночей,
покаянную искренность пьяниц,
достоевский надрыв стукачей,
эту водочку, эти грибочки,
этих девочек, эти грешки
и под утро заместо примочки
водянистые Блока стишки;
наших бардов картонные копья
и актерскую их хрипоту,
наших ямбов пустых плоскостопье
и хореев худых хромоту;
оскорбительны наши святыни,
все рассчитаны на дурака,
и живительной чистой латыни
мимо нас протекала река.
Вот уж правда – страна негодяев:
и клозета приличного нет”, –
сумасшедший, почти как Чаадаев,
так внезапно закончил поэт.
Но гибчайшею русскою речью
что-то главное он огибал
и глядел словно прямо в заречье,
где архангел с трубой погибал.