Легенда о любви

Среди звезд на балетном небосводе звезда Наталии Дудинской ярко и ровно горит уже многие десятилетия. Эпоха танца в ее жизни – а ее сценическое творчество явилось этапом для нашего балета – со временем сменилась не менее блестящими страницами педагогической деятельности, когда из ее класса, сверкая, выходили и выходят на большую сцену ограненные ею таланты.

Ученица и воспитанница Агриппины Яковлевны Вагановой, чье имя носит прославленное Хореографическое училище (ныне Академия русского балета), пожалуй, ее самая любимая ученица, Наталия Дудинская впитала все уроки замечательного наставника, воплотив их и на сцене, и как педагог.

Дудинская заблистала в Кировском театре в главных балетных ролях, едва выйдя из стен училища. Редчайший случай: она не танцевала в кордебалете, а сразу набирала силы в сольных партиях. И очень скоро получилось так, что не было в классическом репертуаре главных партий, которые не танцевала бы юная восходящая звезда. Ни у одной другой солистки не было такого огромного и разнообразного репертуара. И все “свои” спектакли она танцевала на протяжении всей сценической жизни. “Лебединое озеро”, “Жизель”, “Дон Кихот”, “Баядерка”, “Медный всадник”, “Тарас Бульба”... Но три произведения, три роли, по собственному признанию артистки, определили новые пути в ее творчестве – Лауренсия, Золушка и Сари из балета “Тропою грома”. Лауренсия ввела ее в мир героики, Золушка – в мир лирики, Сари – в мир трагедии. Это любимейшие роли самой балерины. А исследователи балетного творчества вершинами ее исполнительского мастерства считают Аврору из “Спящей красавицы” и Раймонду. Утонченный стиль, подчеркивали они, грация, абсолютная музыкальность движений в партии Авроры совпадали с индивидуальными особенностями артистки. А холодная неприступность красавицы Раймонды, строгость и изысканность манеры, прозрачная чистота движений одухотворялись взволнованностью исполнения.

Но можно ли описать танец словами?..

В общем можно. Но какими словами объяснить, почему при одном ее появлении замирал затаивший дыхание зал, почему всегда на аплодисментах шли ее гран рон-де-жамб и па файи. Как вспоминал ее партнер Константин Сергеев, когда на сцене царила Дудинская, он в своем выходе мог ориентироваться лишь на дирижерскую палочку – музыка заглушалась овацией зала. Несмолкающие аплодисменты сопровождают Дудинскую всю жизнь. И сейчас они звучат в самых разных уголках земли: в перерывах между занятиями в Академии русского балета она из года в год ездит то в Японию, то в Соединенные Штаты, то в Италию – ставит балетную классику, щедро передает свои секреты исполнительницам тех ролей, в которых некогда покоряла зрителей сама.

С Наталией Михайловной Дудинской мы знакомы давным-давно. Я люблю, когда она звонит мне по телефону, нередко часов в одиннадцать–двенадцать вечера: не поздно? Извините меня. Наверное, поздно.

– Нет, нет. Время самое театральное, – говорю я. Действительно, у артистов время расслабиться, поговорить наступает к ночи, после спектакля. Привычка остается на всю жизнь. Дудинская до сих пор раньше трех-четырех часов пополуночи не ложится.

Я люблю бывать в ее старой, настоящей петербургской квартире – с изразцовым камином, с потрескавшимся дубовым паркетом, огромными окнами, мимо которых время от времени проплывают штанги троллейбусов, поворачивающих на Невский. С зеркалами в полстены, грудами альбомов на креслах. С бесчисленными фотографиями и афишами на стенах. Со столиками, уставленными чудными сувенирами – подарками поклонников: хрустальные башмачки, музыкальные шкатулки, фарфоровые балерины, волшебные раковины... Здесь, в просторных комнатах, бывает не протолкнуться, когда собираются ее друзья – все стройные, с балетной выправкой. Здесь бывает она и одна – со своими воспоминаниями, со своей грустью. И наш разговор тогда течет неторопливо – о том, о другом, обо всем понемногу. И из воспоминаний, шуток, горестей и радостей возникает Человек и его Судьба.

– Наталия Михайловна, что вам кажется самым главным в вашей судьбе?

– Вы ждете, что я скажу – танец. А я скажу – моя мама. Всем, что я сделала, что умею, я обязана ей. Всем, чего достигла, что меня окружает, что смогла сделать, я обязана ей. Знаете, она была прекрасная балерина. Она сделала для меня все, что ее родители не сделали для нее. Они в свое время не разрешили ей поступить в хореографическое училище – не дворянское, мол, это дело. А она мечтала танцевать и училась не в училище, но у тех же педагогов. Она много потом выступала, и в России, и за рубежом. У нее был абсолютный слух, она играла на скрипке профессионально. Часто ее выступление строилось так: первое отделение – скрипка, второе – танец. Она вышла замуж за военного, полковника. А в царской армии очень косо смотрели на жен-актрис. Имя отца в афишах не значилось, мама танцевала под сценическим псевдонимом Тальори.

Мы жили в Харькове. Уж и не помню, когда я начала учиться хореографии, но в семь-восемь лет выходила на балетную сцену, и, признаться, не без успеха. А мамочка все учила меня. Так что, когда мы приехали в Ленинград поступать в Хореографическое училище, меня – десятилетнюю – приняли сразу в класс к пятнадцатилетним.

Время было трудное, двадцатые годы, мама зарабатывала, давая уроки танца дома и в клубах. Было голодно, – балеринам, правда, это лишь на пользу, верно? Я ходила на занятия уж не знаю в чем. И вот однажды мама продала свою замечательную концертную скрипку и купила мне шубку. Сама она уже больше никогда не играла.

– Вы и Константин Михайлович Сергеев были идеальной парой и на сцене, и в жизни. Как вы познакомились?

– Мы с Сергеевым познакомились, когда мне было четырнадцать лет. Но это не про любовь, а как бы про материнское благословение-предсказание. Я училась в хореографическом училище, а мама устраивала вечера в домах культуры. Костя Сергеев, которому было тогда шестнадцать лет, как раз там и учился. Мама решила, что мы будем с ним танцевать адажио из “Тщетной предосторожности”. И вот пришел в нашу крохотную квартирку мальчик. Высокий такой, встал погреть руки у печки...

Для моего выпускного спектакля Агриппина Яковлевна Ваганова выбрала па-де-де из “Корсара” и пригласила партнером Сергеева, он тогда уже танцевал в Кировском театре. Это тоже было как благословение моего любимого педагога. Но и в ту пору еще ничто не подсказало мне, что произойдет много лет спустя, что мы будем вместе долго и счастливо.

В годы войны Кировский театр эвакуировался в Пермь. Трудное, тревожное было время. Но Сергеев решил создать наперекор всему светлый, лучезарный балет. Задумал “Золушку”. В Пермь прилетел Сергей Прокофьев. Помню, в совершенно промерзшем зале мы ставили на рояль свечу, композитор доставал из своего необъятного портфеля ноты, Сергеев фантазировал, придумывал движения. Я выполняла их – в теплых гамашах, в какой-то то ли полбалетной тунике, то ли в ватнике, надо сказать, чрезвычайно соответствовавшем наряду сиротки Золушки. Шаг за шагом рождался балет, которому суждено было стать подарком далекой еще Победе. Но и при свете той свечи мы еще не увидели наше общее будущее.

– Рискну вам возразить. На своем юбилее в Мариинском театре Константин Михайлович сказал со сцены всему залу: “Тогда в Перми родилась моя “Золушка”, зажглась на всю жизнь моя звезда...”

– Да? Вы думаете это обо мне? Не знаю... Нет. Мы нашли друг друга позже. Но навсегда.

– И никогда-никогда не ссорились?

– Нет. Ведь я его очень любила. И он меня.

Последней работой Сергеева на балетной сцене стала постановка “Корсара” в Большом театре в Москве. Врачи говорили ему: “Поберегите себя. Это сейчас для вас большая нагрузка”. “Я поставлю этот балет даже ценой своей жизни”, – ответил он. И поставил. Премьера в Москве состоялась. А через два месяца Сергеев ушел из жизни.

Есть в этом балете сцена – адажио в гроте. Влюбленный Конрад. Пленительная Медора. Волшебный танец, словно воспоминания о мгновениях, которые остаются на всю жизнь. Гимн и реквием – последнее, прощальное признание в любви к той, которую запомнил в “Корсаре” еще на ее выпускном балу.

– Наталия Михайловна, любовь – это любовь. А поклонники? Они ведь у вас до сих пор есть.

– Разве? Вы так думаете?

– Вы скромничаете, право. Скажите, это приятно – толпы поклонников, цветы у служебного входа?

После паузы:

– Приятно. Приятно, но нелегко. Никогда не остаешься одна, каждый твой шаг, каждая поездка известны. Моя юность – это тридцатые годы, молодость – послевоенные. Тогда кумирами были артисты театра и кино. Теперь поклонники с шумом окружают эстрадных артистов, теперь уже им не остаться одним. Если захотят, конечно. А знаете, когда у меня появился мой первый поклонник? В восемь лет! Когда я в Харькове стала выходить на сцену в балетах, меня на улицах узнавали, а соседский мальчик каждый раз после спектакля провожал меня домой до самого порога. И в Ленинграде я всегда возвращалась из театра не одна: молодые люди, девушки – целая свита.

Из каких составных складывается великое имя, титул “мастера”? Природный талант? Несомненно. Дудинскую природа щедро одарила талантами. Абсолютный музыкальный слух и красивый голос, унаследованные от матери, открывали дорогу в консерваторию. Сейчас это звучит анекдотически, но один из инспекторов, посетивший хореографическое училище, когда Дудинская только-только начинала там заниматься, записал в журнале: “Дудинская вряд ли будет хорошей танцовщицей, но могла бы стать выдающейся певицей”.

С детства ее манил цирк: прирожденная гибкость и абсолютное бесстрашие могли бы и эту мечту сделать реальностью.

Она была первой ученицей по математике и легко решала любые сложные задачи. Но выбрала раз и навсегда балетную стезю и отдала танцу все свои таланты. И, может быть, главный из них – чего так не хватает многим и многим тоже щедро одаренным от природы людям – целеустремленность и внутреннюю дисциплину. Она всегда была беспощадно требовательна к себе, не допускала ни малейшей поблажки. В репетиционном зале без конца повторяла отдельные движения и комбинации, вырабатывая силу, выносливость, дыхание. Ничего не пропуская, не давая себе ни минуты отдыха, она репетировала так, как будто танцевала спектакль, с той лишь разницей, шутили ее друзья, что танцевала втрое больше. “В совершенстве” – вот что наиболее соответствует ее требованию к себе. И она овладела всем арсеналом сложнейших танцевальных движений классической хореографии. Она сделала исполнительской нормой то, что до нее было исключением у виртуозов.

Все ее таланты слились в балетном творчестве. Бесстрашно она выполняла сложнейшие акробатические поддержки. Ее музыкальность стала составляющей танца. Говорила, что она танцевала не под музыку и даже не вместе с музыкой. Она “танцевала музыку”, создавая на сцене зримый образ мелодии. Неукротимый темперамент позволил именно Дудинской принести на нашу балетную сцену новый, героический стиль классического танца. Она стала первой исполнительницей, вернее, создательницей Лауренсии – этапного образа не только в ее личной творческой биографии. Это был первый героический образ на нашей сцене, который Вахтанг Чабукиани сочинял непосредственно для молодой балерины (шел 1939-й год), учитывая все ее данные и танцевальные возможности, похоже, безграничные.

– Вообще я любила энергичные танцы. Но когда после войны мы стали танцевать с Сергеевым, рядом с ним нельзя было не стать такой, как видел он, как он диктовал. В его танце было лирическое начало. Я очень изменилась, танцуя с ним.

– Константин Михайлович рассказывал когда-то и иное о своей лирической героине. О том, как во время спектакля вы, штопором завинчивая двойные туры, надвигались на него, подобно смерчу, а он, обращая улыбку в зал, внутренне молился: “Только бы удержаться на ногах, принимая в руки этот вихрь, эту стихию!” Тут еще можно вспомнить ваш знаменитый флажок.

– А-а, флажок. Да, так мы называли придуманную им поддержку в “Спящей красавице”. Очень рискованная поддержка, точно рассчитанное равновесие. Никто никогда больше ее не повторял.

Конечно, не так просто все было. Была и жгучая боль, и серьезные операции – неизбежные профессиональные последствия перегрузок, безжалостного, расточительного отношения к себе. Но об этом никогда не заходит речь. Что это – свойство забывать трудности или просто мужество принимать любимую профессию такой, какая она есть – тяжелой, требующей железной дисциплины, самоотвержения, огромной воли и выдержки?

Уйдя со сцены, где она танцевала “ровно тридцать лет и три года”, профессор Дудинская вот уже больше чем тридцать лет и три года преподает в Академии русского балета искусство классической хореографии. Ее лучшие ученицы танцуют на лучших сценах мира.

Ее называют звездой, и одна из малых планет нашей солнечной системы удостоилась чести носить ее имя.

Всю жизнь на сцене ее заливали золотым светом софиты, и она награждена высшей театральной премией “Золотой софит”.

Она всю свою творческую жизнь хранит для нашего искусства высокое, поистине аристократическое начало русской классической хореографии – Российская палата личности удостоила ее титула княгини.

Она почетный гражданин Петербурга.

Дмитрий Сергеевич Лихачев, большой друг семьи Дудинской и Сергеева, как-то признался им, что в молодости не смел и думать, что когда-нибудь познакомится с великой балериной. “Нельзя ведь познакомиться с грозой, с восходом солнца... Она легенда”.

Она – легенда.